Гусев П. Г. Проблемы научного реализма и антиреализма в антологии по философии науки Arguing About Science. Обзор. — различия между версиями

Материал из Электронный каталог
Перейти к:навигация, поиск
(Новая страница: « В 2013 г. издательством Routledge была опубликована антология текстов по философии науки ''Arguing…»)
 
Строка 1: Строка 1:
  
В 2013 г. издательством Routledge была опубликована антология текстов по философии науки ''Arguing About Science'' под редакцией двух ведущих экспертов в этой области, А. Бёрда (Alexander Bird) и Дж. Лэдимена (James Ladyman). Ее характеризуют как замечательное и увлекательное введение в основные темы философии науки, которое содержит подборку классических и современных работ, в которых исследуется широкий спектр вопросов, от классических проблем до более новых. Для этой книги был выбран ряд наиболее выдающихся в этой области работ известных философов, а также фрагменты современных работ философов и ученых.
+
В 2013 г. издательством Routledge была опубликована антология текстов по философии науки ''Arguing About Science'' под редакцией двух ведущих экспертов в этой области, А. Бёрда (''Alexander Bird'') и Дж. Лэдимена (''James Ladyman''). Ее характеризуют как замечательное и увлекательное введение в основные темы философии науки, которое содержит подборку классических и современных работ, в которых исследуется широкий спектр вопросов, от классических проблем до более новых. Для этой книги был выбран ряд наиболее выдающихся в этой области работ известных философов, а также фрагменты современных работ философов и ученых.
  
 
Антология состоит из девяти разделов:
 
Антология состоит из девяти разделов:
  
  Наука, не-наука и псевдонаука
+
*  Наука, не-наука и псевдонаука  
 
+
*  Наука, раса и гендер  
  Наука, раса и гендер
+
*  Научное мышление (reasoning)  
 
+
*  Научное объяснение  
  Научное мышление (reasoning)
+
*  Законы и причинность  
 
+
*  Наука и медицина  
  Научное объяснение
+
*  Вероятность и криминалистика  
 
+
*  Риск, неопределенность и научная политика  
  Законы и причинность
+
*  Научный реализм и антиреализм.  
 
 
  Наука и медицина
 
 
 
  Вероятность и криминалистика
 
 
 
  Риск, неопределенность и научная политика
 
 
 
  Научный реализм и антиреализм.
 
  
 
Статьи написаны понятным языком, без использования ненужного жаргона. Каждый раздел содержит ясное введение, в котором редакторы дают обзор представленной в нем дискуссии, а также указывают литературу для дальнейшего чтения.
 
Статьи написаны понятным языком, без использования ненужного жаргона. Каждый раздел содержит ясное введение, в котором редакторы дают обзор представленной в нем дискуссии, а также указывают литературу для дальнейшего чтения.
 
 
 
  
 
Рассмотрим подробнее раздел, посвященный проблемам научного реализма и антиреализма.
 
Рассмотрим подробнее раздел, посвященный проблемам научного реализма и антиреализма.
  
Во введении к этому разделу редакторы пишут, что к науке часто обращаются за ответами на такие важные вопросы бытия, как происхождение Вселенной, природа материи, природа пространства и времени и так далее. Эти вопросы занимают центральное место в метафизике, поскольку они касаются самых общих и фундаментальных вопросов о природе реальности. Тем не менее всегда были философы и ученые, которые отрицали, что научные теории дают нам такое знание. Когда была опубликована книга Коперника, описывающая его гелиоцентрическую модель Солнечной системы, в ней было предисловие, написанное его другом Осиандером, который опубликовал работу после смерти Коперника, в которой говорилось, что задача астронома состоит не в описании скрытого устройства Вселенной, – ему нужно только точно предсказывать положение небесных тел на ночном небе. Возможно, это было сказано лишь с той целью, чтобы книга не воспринималась как вызов католической ортодоксии, однако многие высказывают аналогичное мнение о границах возможности научных теорий. Например, знаменитый физик нашего времени Хокинг (1996, 121) говорил: «Я не требую, чтобы теория соответствовала реальности... Важно только, чтобы теория предсказывала результаты измерений»[[#_ftn1|<sup><sup>[1]</sup></sup>]]. Это противоположная научному реализму позиция, которую иногда называют «инструментализмом».
+
Во введении к этому разделу редакторы пишут, что к науке часто обращаются за ответами на такие важные вопросы бытия, как происхождение Вселенной, природа материи, природа пространства и времени и так далее. Эти вопросы занимают центральное место в метафизике, поскольку они касаются самых общих и фундаментальных вопросов о природе реальности. Тем не менее всегда были философы и ученые, которые отрицали, что научные теории дают нам такое знание. Когда была опубликована книга Коперника, описывающая его гелиоцентрическую модель Солнечной системы, в ней было предисловие, написанное его другом Осиандером, который опубликовал работу после смерти Коперника, в которой говорилось, что задача астронома состоит не в описании скрытого устройства Вселенной, – ему нужно только точно предсказывать положение небесных тел на ночном небе. Возможно, это было сказано лишь с той целью, чтобы книга не воспринималась как вызов католической ортодоксии, однако многие высказывают аналогичное мнение о границах возможности научных теорий. Например, знаменитый физик нашего времени Хокинг (1996, 121) говорил:
 +
<blockquote>
 +
«Я не требую, чтобы теория соответствовала реальности... Важно только, чтобы теория предсказывала результаты измерений»[[#_ftn1|<sup><sup>[1]</sup></sup>]].
 +
</blockquote>
 +
Это противоположная научному реализму позиция, которую иногда называют «инструментализмом».
  
 
С другой стороны, с точки зрения научного реализма научная теория говорит гораздо больше, чем только о результатах измерений. В тот период, когда происходила Научная революция, часто использовали аналогию с часовым механизмом. Его видимой частью может быть обычный циферблат или некие более сложные согласованные движения, например модель солнечной системы или театральная сцена. Воспринимаемые нами реальные явления аналогичны движениям стрелок на циферблате или других фигурок. Задача натурфилософа или ученого в этом случае – рассказать нам о том скрытом внутри машины и недоступном для наших органов чувств механизме, который вызывает эти феномены. Реалисты утверждают, что наука может дать и действительно дает знание о ненаблюдаемых механизмах, производящих эти явления. Антиреалисты утверждают, что задача науки – не объяснять происходящее в мире, предполагая некие скрытые причины, а только обеспечить возможность предсказывать то, что происходит, и, возможно, также управлять этими процессами.
 
С другой стороны, с точки зрения научного реализма научная теория говорит гораздо больше, чем только о результатах измерений. В тот период, когда происходила Научная революция, часто использовали аналогию с часовым механизмом. Его видимой частью может быть обычный циферблат или некие более сложные согласованные движения, например модель солнечной системы или театральная сцена. Воспринимаемые нами реальные явления аналогичны движениям стрелок на циферблате или других фигурок. Задача натурфилософа или ученого в этом случае – рассказать нам о том скрытом внутри машины и недоступном для наших органов чувств механизме, который вызывает эти феномены. Реалисты утверждают, что наука может дать и действительно дает знание о ненаблюдаемых механизмах, производящих эти явления. Антиреалисты утверждают, что задача науки – не объяснять происходящее в мире, предполагая некие скрытые причины, а только обеспечить возможность предсказывать то, что происходит, и, возможно, также управлять этими процессами.

Версия 10:02, 15 января 2019

В 2013 г. издательством Routledge была опубликована антология текстов по философии науки Arguing About Science под редакцией двух ведущих экспертов в этой области, А. Бёрда (Alexander Bird) и Дж. Лэдимена (James Ladyman). Ее характеризуют как замечательное и увлекательное введение в основные темы философии науки, которое содержит подборку классических и современных работ, в которых исследуется широкий спектр вопросов, от классических проблем до более новых. Для этой книги был выбран ряд наиболее выдающихся в этой области работ известных философов, а также фрагменты современных работ философов и ученых.

Антология состоит из девяти разделов:

  •   Наука, не-наука и псевдонаука
  •   Наука, раса и гендер
  •   Научное мышление (reasoning)
  •   Научное объяснение
  •   Законы и причинность
  •   Наука и медицина
  •   Вероятность и криминалистика
  •   Риск, неопределенность и научная политика
  •   Научный реализм и антиреализм.

Статьи написаны понятным языком, без использования ненужного жаргона. Каждый раздел содержит ясное введение, в котором редакторы дают обзор представленной в нем дискуссии, а также указывают литературу для дальнейшего чтения.

Рассмотрим подробнее раздел, посвященный проблемам научного реализма и антиреализма.

Во введении к этому разделу редакторы пишут, что к науке часто обращаются за ответами на такие важные вопросы бытия, как происхождение Вселенной, природа материи, природа пространства и времени и так далее. Эти вопросы занимают центральное место в метафизике, поскольку они касаются самых общих и фундаментальных вопросов о природе реальности. Тем не менее всегда были философы и ученые, которые отрицали, что научные теории дают нам такое знание. Когда была опубликована книга Коперника, описывающая его гелиоцентрическую модель Солнечной системы, в ней было предисловие, написанное его другом Осиандером, который опубликовал работу после смерти Коперника, в которой говорилось, что задача астронома состоит не в описании скрытого устройства Вселенной, – ему нужно только точно предсказывать положение небесных тел на ночном небе. Возможно, это было сказано лишь с той целью, чтобы книга не воспринималась как вызов католической ортодоксии, однако многие высказывают аналогичное мнение о границах возможности научных теорий. Например, знаменитый физик нашего времени Хокинг (1996, 121) говорил:

«Я не требую, чтобы теория соответствовала реальности... Важно только, чтобы теория предсказывала результаты измерений»[1].

Это противоположная научному реализму позиция, которую иногда называют «инструментализмом».

С другой стороны, с точки зрения научного реализма научная теория говорит гораздо больше, чем только о результатах измерений. В тот период, когда происходила Научная революция, часто использовали аналогию с часовым механизмом. Его видимой частью может быть обычный циферблат или некие более сложные согласованные движения, например модель солнечной системы или театральная сцена. Воспринимаемые нами реальные явления аналогичны движениям стрелок на циферблате или других фигурок. Задача натурфилософа или ученого в этом случае – рассказать нам о том скрытом внутри машины и недоступном для наших органов чувств механизме, который вызывает эти феномены. Реалисты утверждают, что наука может дать и действительно дает знание о ненаблюдаемых механизмах, производящих эти явления. Антиреалисты утверждают, что задача науки – не объяснять происходящее в мире, предполагая некие скрытые причины, а только обеспечить возможность предсказывать то, что происходит, и, возможно, также управлять этими процессами.

Дискуссии между сторонниками научного реализма и антиреалистами во многом связаны с самыми общими проблемами эпистемологии и метафизики. Многие из используемых здесь доводов обсуждаются также в связи с вопросом о скептицизме относительно внешнего мира. Поэтому в этом разделе читатели встретятся со многими из проблем, которые обсуждаются и в других разделах книги. Вопросы об объяснении, о законах и причинности, например, являются основными в дискуссиях о научном реализме. Предложенная здесь работа Пьера Дюгема, выдающегося физика и историка науки, начинается с противопоставления идеи о том, что теории должны объяснять эмпирические законы, и идеи, что они должны только классифицировать и систематизировать их. Объяснить, по его определению, значит «отбросить скрывающую реальность вуаль»[2]. Это очень близко к идее, о которой только что шла речь, – открыть футляр часов, чтобы увидеть скрытое устройство, заставляющее стрелки на циферблате двигаться по кругу.

Аргументация Дюгема отличается богатством философских, научных и исторических идей и сведений, он обогатил дискуссию о научном реализме многими наиболее важными проблемами и доводами. Один из первых его примеров относится к эфирной теории света. Этот эпизод рассматривается и во многих других текстах этой антологии. Эфирная теория света была триумфом математической физики начала XIX в. и, как казалось, завершала спор о том, является ли свет волновым феноменом или состоит из определенных частиц. Ньютон придерживался второго мнения, и ему удалось объяснить на этой основе ряд явлений; например, угол падения луча света на зеркало равен углу отражения, и точно так же бильярдный шар отскакивает от борта под тем же углом, под которым он ударился о борт. Таким образом, можно объяснить это оптическое явление, применяя механику Ньютона к частицам, из которых должен состоять свет. Однако теория частиц не дает такого же четкого объяснения явления дифракции, а когда была обнаружена интерференция света в известном эксперименте с двумя щелями, эта теория не смогла объяснить, что должно происходить с частицами, чтобы возникли наблюдаемые при этом узоры. В противоположность этому, волны способны интерферировать, взаимодействуя между собой: например, звуковые волны в шумной комнате. Эфирная теория, развитая в начале XIX в. Огюстеном Френелем, описывает свет как поперечные волны, т. е. волны, в которых колебания происходят в направлениях, перпендикулярных к направлению распространения волны, как в волнах на воде в противоположность (продольным) звуковым волнам. Данное им математическое описание таких волн позволяет точно предсказывать особенности световых явлений, в том числе таких, которые были ранее неизвестны, – к этому мы еще вернемся.

Отношение Дюгема к эфирной теории света определяется тем, что она постулирует с целью объяснения существование материала с определенными свойствами; этот выполняющий объяснительную функцию элемент имеет метафизический характер и эмпирический успех теории не может быть доказательством его существования. Чтобы доказать это, Дюгем обсуждает различные стили объяснения и метафизические картины, которые использовались после Научной революции. Он говорит об атомизме, аристотелианстве, картезианстве и связанной с Босковичем версии ньютоновской метафизики. Как атомизм, так и картезианство были популярны в XVII в.; их общей чертой был материализм и противостояние аристотелевскому стилю объяснения, основанному на представлении о форме и сущности. Различаются же они тем, что атомисты признают реальность пустоты и существование предела в делимости вещества, а картезианцы полагают, что все пространство заполнено неким веществом. И та, и другая философия согласуются с представлением о природе как гигантской машине, в основе механизма которой лежит движение материальных тел, – эта исследовательская программа была чрезвычайно успешной. Декарту, например, принадлежит вихревая теория образования солнечной системы, которая в общих чертах сохраняется в современной физике.

Однако представление о Вселенной как о часах всегда было связано с серьезной трудностью в вопросе о силах. Когда Ньютон ввел идею силы всемирного тяготения, постоянно действующей между всеми телами, многие критиковали это предложение как нечто, напоминающее магию, – противопоставляя ему заменившее аристотелевские идеи объяснение, основанное на представлении о прямом контакте материальных тел. Декарт, в частности, защищал вариант материалистической физики, где все действия имеют локальный характер в том смысле, что далекие события могут повлиять на ту или иную вещь только через посредство ряда близлежащих вещей. Часы, конечно, работают именно так. Такие их части, как стрелки и колокольчик могут приходить в движение одновременно, и при этом не видно, чтобы они были соединены, но на самом деле есть скрытые детали, связывающие их между собой. Протесты критиков Ньютона были бесполезны, потому что в отличие от тех, кто раньше обращался к таинственным силам в физике, у Ньютона была точная математическая теория и она давала предсказания – например, что Земля как бы раздута у экватора, факт, который ранее был неизвестен. Были и другие феномены, которые тоже, казалось, бросали вызов материалистическим вариантам объяснения. Магнетизм и электричество в этом отношении аналогичны тяготению, и Кулон открыл закон электростатики в форме обратных квадратов, как и закон Ньютона.

Одним из способов вернуться к идее локального действия в теории сил является постулирование среды, которую мы теперь называем «полем» (Боскович). Гравитационную или иную силу можно рассматривать как передаваемую из точки в точку полем, которое существует повсюду в пространстве, кажущимся пустым. Аналогично этому, различные явления, включая магнетизм, а также явления, связанные со светом и потоком тепла, убедили некоторых физиков, что необходимо признать разнообразные «тонкие и невесомые» виды материи. Эфир был одной из таких вещей. Считалось, что он пронизывает все пространство и что мы постоянно движемся в нем, не замечая этого. Чтобы эфир Френеля мог поддерживать поперечные волновые движения, нужно рассматривать его как очень упругое твердое тело. Световые волны представляют собой возмущения, распространяющиеся в этой среде. Существование такой среды стали рассматривать позже как необходимое условие сохранения энергии.

Вспомним, что, по мысли Дюгема, считать научные теории объяснением можно, только если интерпретировать их в свете некоторой метафизики. Приведенный выше обзор ряда представлений о материи и физических процессах показывает, что существуют различные стили объяснения и различные гипотезы об исходных элементах и что в каждом случае возможен определенный успех. Дюгем утверждает, что  метафизика никак не определяет развитие физики и поэтому никогда не может быть подтверждена успехами физики. Эфирная теория света в определенный момент истории становится зрелой, математической теорией, которая эмпирически очень успешна. Можно было бы предположить, что в ней содержится также объяснение поведения света на основе представления о некоторой необычной субстанции, но с точки зрения последующих событий эта гипотеза выглядит столь же ошибочной, как и представления Декарта или Ньютона о природе света. Дюгем писал об этом в то время, когда свет стали описывать, используя теорию электромагнитного поля Джеймса Клерка Максвелла, и идея о том, что свет – это колебания в упругом твердом материале, была окончательно отброшена. Далее Дюгем объясняет и отстаивает свою собственную точку зрения: научные теории следует понимать не как объяснение мира, а как естественную классификацию, которая обеспечивает простое и унифицированное его описание.

Идея Дюгема о естественной классификации сводит роль научных теорий к систематизации и упрощению представлений о различных наблюдаемых явлениях. Лучшее доказательство того, что найдена естественная классификация, состоит в том, что она дает новое предсказание: существует совершенно новый тип явлений, которые, согласно теории, должны наблюдаться при определенных обстоятельствах. Теория светового эфира смело предсказала, что если использовать точечный источник света, то в центре тени, отбрасываемой непрозрачным диском будет яркое белое пятно. Наблюдения подтвердили этот удивительный эффект в точном соответствии с предсказанием теории Френеля. Следовательно, делает вывод Дюгем, эфирная теория света является естественной классификацией, хотя мы и не должны считать ее объяснительной.

Идеи Дюгема глубоки и имеют большое влияние. Он излагает далее то, что стало известно как тезис Дюгема[3]: невозможно провести экспериментальную проверку теории самой по себе, так как теория всегда связана с дополнительными предположениями и теориями, играющими роль предпосылки, и результат проверки относится к этой совокупности идей в целом. В таком виде эта формулировка представляется очевидной, но ее значение очень велико. Невозможно, например, проверить правильность взятого отдельно ньютоновского закона тяготения. Чтобы что-то предсказать с его помощью, нужно иметь, например, дополнительные предположения о массе планет и Солнца, о величине гравитационной постоянной, о начальном положении и скорости каждой планеты относительно Солнца и т. д. Поэтому если обнаруживается расхождение ожидаемого результата с наблюдаемым, всегда можно истолковать это как опровержение не закона гравитации, а одного из других элементов умозаключения. Так и случилось, когда была обнаружена ошибка в предсказаниях параметров орбиты Урана, ее связали не с ложностью теории, а с тем, что существует неизвестная еще планета (Нептун), и ее наблюдения впоследствии были проведены. Этот замечательный пример показывает необходимость уточнения наивного фальсификационизма Поппера: неверно, что разным гипотезам придается одинаковое значение. Закон тяготения имел много подтверждений, поэтому было очевидно, что разумнее признать наличие ошибки где-то в другом месте. Разумеется, такое решение проблемы привело к новому предсказанию и не может поэтому считаться гипотезой ad hoc, как требует методология Поппера.

С тезисом Дюгема связан важнейший аргумент против научного реализма, который обозначается термином «недоопределенность»: имеющиеся данные или даже все возможные данные логически совместимы с более чем одной теорией, и поскольку только эмпирические данные должны определять выбор теории, он действительно оказывается недоопределен независимо от того, каким количеством данных мы располагаем. Этот аргумент подтверждается тезисом Дюгема, поскольку, принимая ту или иную гипотезу, скажем, что свет – это волна, получить какие-либо эмпирические следствия можно, только если сделать еще ряд предположений, например, что это продольная или поперечная волна, что она имеет определенную длину и скорость распространения и т. д. Если результаты экспериментов противоречат предсказаниям теории, можно изменить часть этих предположений, а не основной тезис о том, что свет подобен волне. Мы уже рассматривали другие примеры. Когда обнаружили, что орбита Меркурия не соответствует тому, что следует из теории гравитации Ньютона, астрономы прибегли к приему, который сработал раньше, к предположению о другой планете. Однако позже в этом случае пришли к другому решению: другой планеты нет, закон Ньютона не точен, необходимо использовать общую теорию относительности Эйнштейна. Дюгем приходит к выводу, что нет общего правила, определяющего, как нужно учитывать данные, исправляя теорию. Иногда должны изменяться частные допущения, иногда – нужно отказываться от самой теории. Согласно Дюгему, единственное, что должен делать ученый, решая эту проблему, – действовать в соответствии со «здравым смыслом».

Многих философов не удовлетворяет это обращение Дюгема к здравому смыслу как к чему-то элементарному и не требующему объяснения. Они пытаются сказать нечто большее о критериях, которые должны использоваться для решения проблемы недоопределенности. Мы уже видели, как много внимания Дюгем уделяет простоте как достоинству теории. Во взглядах нашего следующего автора есть много общего с Дюгемом, так как ему тоже есть что сказать о простоте. Однако в начале текста выдающегося математика и физика Анри Пуанкаре представлена вторая очень важная линия аргументации против научного реализма. Она основана на истории изменений в научных теориях, на истории таких теорий, которые давали успешные предсказания, но чьи центральные метафизические положения в настоящее время признаются ложными. Теорию светового эфира, например, о которой уже шла речь, сменила, как мы отмечали, электродинамика Максвелла.

Как и Дюгем, Пуанкаре – не сторонник научного реализма. В период, предшествовавший научной революции, вызванной открытием атомной структуры и квантовой механики, оба они были скептиками относительно идеи атома. Пуанкаре указывает, однако, что в то время как смена теории делает метафизическую основу, с которой связана теория светового эфира, ненужной, уравнения этой теории сохраняют силу. В самом деле, Пуанкаре утверждает, что «отношения», выраженные уравнениями, истинны, хотя объекты, к которым они относятся, неизвестны[4]. Эта формулировка характеризует «структурный реализм», к которому мы еще вернемся. Согласно Пуанкаре, теории выражают факты отношений или структуры реальности, которые, по мере развития теорий, могут интерпретироваться на основе различных представления о ненаблюдаемых объектах. Так, говорит он, то, что свет – это явление колебания, сохраняется при переходе от теории эфира к теории Максвелла, несмотря на драматические изменения в концепции природы этого колебания. Другой пример – теория цикла Карно в термодинамике, которая была развита на основе представления о потоке неподдающейся уничтожению материальной жидкости, которую называли «теплородом», считалось, что это и есть тепло. Позднее в физике отказались от представления о таком веществе, но цикл Карно сохранил свое значение. Пуанкаре предлагает ряд других примеров и, как и Дюгем, делает вывод, что возможно строить различные объяснения на основе разных метафизических идей, но не нужно принимать их за истину.

В следующем разделе этой работы Пуанкаре излагает свой позитивный взгляд на объективность науки. Как Дюгем, он считает, что задача теории состоит в объединении явлений, и Пуанкаре снова подчеркивает мысль о том, что наука описывает «систему отношений»[5]. Когда теории пытаются сказать, чем в реальности являются тепло или свет, они обречены на неудачу, потому что все, что они могут нам дать, есть не более чем грубое подобие. Что они могут сделать, это сказать нам, как соотносятся между собой тепловые явления, и эта структура отношений, к которой, утверждает он, стремится наука, объективна, потому что любые разумные существа пришли бы к одной и той же системе благодаря ее предельной простоте и удобству.

Сравнительно недавно научный реализм подвергся резкой критике со стороны Баса ван Фраассена. Его позитивная точка зрения, «конструктивный эмпиризм», является наиболее влиятельной формой антиреализма в современной философии науки. Его работа начинается с определения научного реализма, и, как и Дюгем, он определяет его с точки зрения цели. Реалисты считают, что цель науки – истина; для конструктивного эмпиризма ее цель – эмпирическая адекватность. Последнее понимается как истинность относительно того, что наблюдаемо. Ван Фраассен исходит из различия между наблюдаемым и ненаблюдаемым, что стало предметом большой дискуссии. Он утверждает, что, хотя граница между наблюдаемым и ненаблюдаемым может быть нечеткой, существуют тем не менее ясные случаи, которые позволяют провести осмысленное и важное с эпистемологической точки зрения различие. Важно отметить, однако, что это разделение не совпадает с различием между языком наблюдения и теоретическим языком. Вообще, ван Фраассен, в отличие от других антиреалистов, не придает особого значения языку. Отрицая, что истина является целью науки, он, как видно из его объяснений, действительно считает, что научные теории нужно понимать буквально и что высказывания об атомах и т. п. нельзя, следовательно, перевести в высказывания о наблюдаемых явлениях, как думали логические позитивисты.

Ван Фраассен сначала объясняет, а затем подвергает критике важнейший довод в пользу научного реализма, а именно «умозаключение к лучшему объяснению». Сторонники научного реализма прежде всего утверждают, что мы должны верить, скажем, в существование электронов, потому что это элемент лучшего объяснения наблюдаемых явлений. Они приводят также так называемый довод «не бывает чудес»: лучшее объяснение успехов науки в целом, особенно успешных предсказаний новых феноменов, состоит в том, что теории описывают скрывающуюся за явлениями более глубокую структуру реальности. Умозаключение к лучшему объяснению – неотъемлемая часть повседневного мышления, и это, утверждают они, единственный способ противостоять картезианскому сомнению в существовании внешнего мира. Ван Фраассен, однако, отрицает убедительность такого рассуждения, кроме того, считает он, возможны другие объяснения успеха науки.

В тексте Ларри Лаудана достаточно подробно представлен довод против научного реализма, известный как пессимистическая мета-индукция. Именно об этом доводе шла речь в начале работы Пуанкаре. Лаудан стремится дать прямой ответ на поддерживающий научный реализм довод «чудес не бывает». Он спорит с рядом положений реализма, устанавливающих логические и объяснительные связи между приблизительной истинностью, эмпирическим успехом и наличием референтов у теоретических терминов. В частности, Лаудан утверждает, что наличие референтов у теоретических терминов не является необходимым условием эмпирического успеха и что наличие референтов не объясняет эмпирический успех. Возьмем, например, эфирную теорию света. Мы видели, что она эмпирически успешна, но, говорит Лаудан, эфир не существует, и, следовательно, нельзя сказать, что эта теория приближенно истинна. К другим примерам относятся теория теплорода, флогистонная теория горения и механика Ньютона – все они эмпирически успешны, и при этом их высказывания о скрытой природе реальности ложны.

Реалисты по-разному отвечают Лаудану. В большинстве случаев они стремятся показать, что обсуждаемые им теории все же являются приближенно истинными. Некоторые из них утверждают, что у таких терминов, как «эфир» и «теплород», все-таки есть референты. Эти возражения Лаудану обсуждаются в статье Джона Уоррелла. Рассматривая проблемы, о которых здесь идет речь, он критически анализирует довод «чудес не бывает» и пессимистическую мета-индукцию, а также идею недоопределенности и возражения ван Фраассена против реализма. Уоррелл хотел бы объединить все ценное, что есть у каждой из сторон. Его вдохновляет Дюгем, и особенно – Пуанкаре. Оба этих философа хорошо понимали как аргументы в пользу научного реализма, сильнейший из которых основан на успешных предсказаниях новых явлений, так и трудности, возникающие перед ним при обращении к истории науки, – к которым привлекает внимание Лаудан. Уоррелл развивает позицию, называемую структурным реализмом, которая стала очень влиятельной. Существенно другой ответ на обсуждаемые нами аргументы дает Ян Хакинг. Он утверждает, что в философии науки слишком много внимания уделяют теориям и слишком мало – исследовательской практике и экспериментам. С точки зрения Хакинга, лучшим основанием для веры в существование объектов науки являются практические действия, в которых они используются. Посетив физическую лабораторию и увидев, как физики в тех или иных целях могут манипулировать электронами, он провозгласил: «Если их можно напылять, значит они реальны». В конце концов, пишут авторы Введения, можно согласиться с Хакингом, что независимо от теоретических дебатов о науке причина того, что они нас интересуют и что наука получает такой привилегированный статус, состоит в том, что она настолько успешна, когда дело касается практических вопросов.

Литература

Hawking, S. and Penrose, R. 1996 The Nature of Time. Princeton University Press.

 

Дополнительная литература по теме реализма, указанная в конце раздела:

Boyd, R. 1983 'On the current status of scientific realism', Erkenntnis 19:45-90. Reprinted in Richard Boyd, Philip Gasper and J.D. Trout (eds) The Philosophy of Science. MIT Press, 1999.

Churchland, P.M. and Hooker, C.A. 1985 Images of Science: Essays on Realism and Empiricism, With a Reply from 'Bas 'C. van Fraassen, University of Chicago Press.

Fine, A. 1984 'The natural ontological attitude', chapter 4 of Leplin, J. (ed.) Scientific Realism , University of California Press.

Ladyman, J. 2002 Understanding Philosophy of Science, Routledge.

Ladyman, J. and Ross, D. with Spurrett, D. and Collier, J.G. 2007 Every Thing Must Go: Metaphysics Naturalized, Oxford University Press.

Leplin, J. 1997 A Novel Defense of Scientific Realism. Oxford University Press.

Psillos, S. 1999 Scientific Realism: How Science Tracks Truth. 'Taylor and Francis.

 

[1] «Эти лекции ясно показали различие между Роджером и мной. Он – платонист, а я – позитивист. Он обеспокоен тем, что шредингеровский кот находится в квантовом состоянии, в котором он наполовину жив, а наполовину мертв. Роджер чувствует, что это не может соответствовать реальности. Но это не беспокоит меня. Я не требую, чтобы теория соответствовала реальности, поскольку я не знаю, как она устроена. Реальность не является величиной, которую можно проверить с помощью лакмусовой бумажки. Все это я связываю с тем, что теория должна предсказывать результаты измерений. Квантовая теория делает это весьма успешно. Она предсказывает, что результат наблюдений состоит либо в том, что кот жив, либо в том, что кот мертв. Так же как нельзя забеременеть слегка: либо есть, либо нет». Хокинг С., Пенроуз Р. Природа пространства и времени. Ижевск: НИЦ «Регулярная и хаотическая динамика», 2000. С. 138.

[2] «Объяснять (explicare) значит обнажать реальность от ее явлений, что обволакивают ее каким-то флером, чтобы видеть эту реальность обнаженной и лицом к лицу.

Наблюдение физических явлений приводит нас в соприкосновение не с реальностью, которая скрывается под чувственными ее проявлениями, а только с этими явлениями, взятыми в форме частной и конкретной. Экспериментальные законы не имеют своим предметом материальную реальность; они трактуют об этих же чувственных проявлениях, взятых, правда, в форме абстрактной и общей. Обнажая, сдирая покров с этих чувственных явлений, теория ищет в них и под ними то, что есть в них реального». (Дюгем П. Физическая теория. Ее цель и строение: Пер. с фр. Г. А. Котляра. / Предисл. Э. Маха. Изд. 2-е, стереотип. М.: КомКнига, 2007. (1-е изд. 1910.) С. 9.)

[3] Первоначальный (слабый) вариант этого тезиса был сформулирован Пьером Дюгэмом в 1906 году в книге: «Физическая теория: её цель и строение»: «… физик никогда не может подвергнуть контролю опыта одну какую-нибудь гипотезу в отдельности, а всегда только целую группу гипотез. Когда же опыт его оказывается в противоречии с предсказаниями, то он может отсюда сделать лишь один вывод, а именно, что, по меньшей мере, одна из этих гипотез неприемлема и должна быть видоизменена, но он отсюда не может ещё заключить, какая именно гипотеза неверна». (См. Дюгем П. Физическая теория: её цель и строение. М., «КомКнига», 2007, с. 224.)

[4] «Уравнениями выражаются отношения, и если уравнения остаются справедливыми, то это означает, что и эти отношения сохраняют свою реальность, Теперь, как и раньше, уравнения Френеля показывают нам наличие такого-то отношения между одной вещью и некоторой другой вещью; но только то, что мы прежде называли движением, теперь называем электрическим током. Но названия эти были просто образными выражениями…, мы подставляем их вместо реальных предметов, которые природа навсегда утаила от нас. Истинные отношения между этими реальными предметами представляют собой единственную реальность, которую мы можем постигнуть; единственное условие состоит в том, чтобы те же самые отношения имели место как между этими предметами, так и между образными выражениями, которыми нам пришлось их заместить, Раз отношения нам известны, то уже не существенно, какое образное выражение мы считаем удобным применить». Пуанкаре А. О науке. М.: Наука, 1983. С. 102–103 (Пуанкаре А. Наука и гипотеза. Гл. X).

[5] «Но что же такое наука? Как я разъяснил в предыдущем параграфе, это прежде всего некоторая классификация, способ сближать между собой факты, которые представляются разделенными, хотя они связаны некоторым естественным скрытым родством. Иными словами, наука есть система отношений». Там же. С. 277 (Пуанкаре А. Ценность науки. Ч. III. Гл. XI. § 6).

«Когда мы задаем вопрос о том, какова объективная ценность науки, то это не означает: открывает ли нам наука истинную природу вещей? Но это означает: открывает ли она нам истинные отношения вещей?

<…>

…Когда научная теория обнаруживает притязание научить нас тому, что такое теплота, или что такое электричество, или что такое жизнь, она наперед осуждена; все, что она может нам дать, есть не более как грубое подобие. Поэтому она является временной и шаткой». Там же. С. 277–278.